О пребывании немцев в Красной Яруге вспоминает К.С. Романенко.

Когда началась Великая Отечественная война, мне было 12 лет. К этому времени я окончил пять классов. В моей памяти сохранились некоторые события, связан­ные с оккупацией Краснояружского района гитлеровской армией. С первых дней оккупации, которая началась 20 октября 1941 года и длилась шестнадцать месяцев, нем­цы начали устанавливать свой порядок: были созданы комендатура, жандармерия и волость.

На сходе граждан села, который проходил у клуба сахарного завода, предстояло сформировать местное уп­равление. Когда встал вопрос об избрании бургомистра, кто-то выкрикнул фамилию Астафьева Константина Васильевича. И все единогласно за него проголосовали, так как каждого пугала неизвестность: чем предстоит зани­маться бургомистру. А почему назвали именно Астафье­ва? Это был спокойный, честный человек. До войны он работал учетчиком в конторе сахарного завода в Крас­ной Яруге, был хорошим футболистом. В армию его не призвали, потому что полностью не было левой руки. Итак, губернатор был избран. Остальных сотрудников управления подбирал уже сам Константин Васильевич.

Первые дни оккупации для краснояружцев были тре­вожными и трагическими: за улицей Новостроевкой были расстреляны пять человек. Это Герасиков Владимир Дмитриевич, Макаров Алексей Иванович, Рубаненко Иосиф Васильевич. Гонтарев Григорий Селиверстович и

Исаенко Павел Михайлович. Позже были расстреляны и погибли от бомбежек еще несколько мирных жителей. Начались грабежи у населения: немцы тащили одежду, скот, зерно. Были случаи угона наших людей в Герма­нию на различные работы. Но это было в первые дни ок­купации.

Мне кажется все-таки, что краснояружцам в каком-то смысле повезло: комендант гарнизона оказался, видимо, лояльным человеком. Он создал в селе такие условия, что солдаты его войсковой части боялись открыто маро­дерничать, насильничать. И даже как бы оправдываясь за расстрел пятерых краснояружцев, комендант пояснил брату расстрелянного Исаенко П.М., что надо было в са­мом начале это сделать для устрашения населения. Л если бы он этого не сделал и вдруг был бы убит хотя один немецкий солдат, то он. комендант, попал бы в гес­тапо. Как пал выбор на тех пятерых, трудно сказать. Конечно же, фамилии были названы кем-то из красноя­ружцев.

По всей вероятности, комендант был человеком чест­ным, дальновидным политиком. Он знал, что в данном населенном пункте его войсковой части придется стоять долго, потому правильно построил свои взаимоотноше­ния с местным населением. Одним из правильных его ре­шений было разделение колхозной земли в частное поль­зование жителям. Делили землю на души. На террито­риях бывших четырех колхозов в Красной Яруге были образованы земельные общества. В каждом из них были староста, счетовод и посыльный.

Земли бывшего колхоза им. Жданова разделили жи­телям четырех улиц, и было создано так называемое Костюковское общество. Старостой общества избрали Мона­хова Павла Антоновича, который знал немецкий язык после плена в Австрии в Первой Мировой войне. Счето­водом назначили инвалида на протезах Солошеико Кузь­му Прокоповпча. Третьим работником был посыльный. Им стал я. Контора общества размещалась на так назы­ваемой «Почтовой горе», где два дома из четырех раньше принадлежали связи. В одной комнате нижнего дома и находилась контора. Против двери стоял стол старосты, за ним на стене между двух окон висела карта участка фронта нашей 40-й армии. Видимо, она была забыта на­шими бойцами в момент отступления. Эту карту я поти­хоньку снял и унес домой, а когда нас освободили части 206-й стрелковой дивизии, отдал ее в штаб. Слева стоял стол и шкаф счетовода, у стен — скамейки для посети­телей. Над дверью, против стола старосты, висел портрет Гитлера с надписью: «Гитлер—освободитель».

Основной деятельностью общества было выполнение распоряжений коменданта и бургомистра. Это чаще все­го, когда, сколько организовать людей на очистку дорог от снега; когда, сколько и у кого забрать скот, в основ­ном коров, для поставки немецкой армии. Весной зани­мались наделом земли населению, осенью уточняли, кому нужна помощь для уборки урожая. Выделяли транспорт для перевозки картошки и снопов с полей.

К старосте обращались за помощью «усмирить» со­седей или членов семьи. Довольно объективно староста решал и вопрос мясопоставки. Был составлен список владельцев коров. Вначале забирали корову в том дворе, где их было две или три, затем — у кого не было де­тей, потом — у кого один ребенок, два и т.д. Учитывал­ся и возраст детей. Однажды была жалоба на старосту, якобы, у кого-то взяли корову, а там были дети, а у бездетных стариков не взяли. Староста оправдался возрас­том детей.

Население Костюковского общества состояло в основ­ном из женщин, подростков, престарелых мужчин, инвалидов. Были здесь также раненые наши солдаты, не су­мевшие перейти линию фронта. Как правило, они были из других мест. В целом Костюковское общество было нормальным сельским обществом. Опять-таки, как я счи­таю, все происходившее было возможным благодаря дальновидности коменданта гарнизона. Вероятно, он по­дозревал о существовании подполья, потому и не хотел лишних столкновений и кровопролитий. Да и староста был надежным человеком.

Из предприятий в Красной Яруге начал работу мас­лозавод, где перерабатывали молоко, сдаваемое населе­нием. С каждого двора, в котором имелась- корова, нуж­но было сдать 600 литров молока. Завод находился во дворе торгового центра (магазины, чайная, база РПС;

ныне расположен Мемориал). Директором завода был назначен Исаков Андрей Андреевич, заместителем — Верченко Андрей Стефанович. Собирал молоко по дворам Добродомов Максим Сергеевич. Пункт приема молока располагался в четырех колхозных амбарах на краю ули­цы Крыловка. Возчик возил молоко на маслозавод.

Еще был цех для забоя скота, отбираемого у жите­лей. Располагался цех в большом сарае крайней избы северной стороны улицы Крыловка. Бойщиком скота был Коваленко Иван Михайлович.

Крестьянские семьи в то время находились все же немного в лучшем положении, чем семьи рабочих и слу­жащих, так как имели по 50 соток огорода, разный до­машний скот. А жены рабочих и служащих вынуждены были ходить по селам и менять свои вещи на продукты.

Мне кажется, нельзя считать, что абсолютно все бы­ло плохим в дни оккупации. Конечно, неволя угнетала. И нельзя отрицать, что были само собой жертвы, грабе­жи, попытки насилия, угона в рабство. Особенно это наблюдалось на периферии. Но все это не носило массо­вого характера. И чаще всего зверствовали не сами нем­цы, а наемные полицаи из местных. В основном они-то и были исполнителями расстрелов. Ходили, правда, слухи, что некоторым жертвам иногда удавалось уйти из-под пуль.

Жаловаться население не решалось, терпело неволю. Но в душах советских людей чувствовалась уверенность в том, что оккупация — это временное явление. Особен­но эта уверенность держалась в тех семьях, у кого род­ные, знакомые, соседи были «по ту сторону», т.е. на фронте. Эти чувства высказывали чаще всего дети во время игр или ссор: «Вот вернется мой папа с войны...». Значит, в семьях были разговоры на эту тему, а дети — это барометры семьи.

В трудные дни оккупации мне и моим сверстникам все же запомнился особо один день. Это был праздник Иордань. На Поповом пруду вырезали изо льда три бо­льших креста. Их поставили и облили квасом из крас­ного бурака для красоты. И еще во льду был вырезан большой крест, чтобы люди с этой крестообразной про­руби могли набрать свяченой воды. Отец Михаил с не­покрытой головой в большой мороз совершил крестный ход от церкви (она располагалась в бывшей церковно приходской школе) до пруда. Здесь он освятил воду, и все бросились умываться и набирать воду в разные ем­кости. Вот тогда-то хотя один день жители почувствова­ли себя людьми.

В целом же, конечно, время, проведенное в оккупации, — это дни, выброшенные из жизни каждого советского человека.

Еще об одном моменте хочется вспомнить. Были за­метны натянутые отношения комендатуры и жандарме­рии. Что между ними было — загадка. Но когда в фев­рале 1943 года немцы начали покидать Красную Яругу, то удирали они порознь: комендант в сопровождении своих солдат, а жандармы—с полицейскими. Хорошо бы­ло то, что как тихо вошли фашисты в Красную Яругу, так тихо ее и покинули: никаких боевых действий не было.

Закончилась война. Сразу были трудные 1946 и 1947 годы: разруха, неурожай. А затем весь советский народ, в том числе и краснояружцы, приступили к восстановле­нию народного хозяйства. На это были брошены все си­лы. Некогда было заниматься вопросом анализа всего произошедшего с нашей страной и народом в дни страш­ного лихолетья. О днях оккупации Красной Яруги тоже никто ничего не объяснял. Шло время, уходили из жиз­ни люди, которые были участниками или свидетелями тех событий. Теперь уже почти не сохранились и доку­менты о тех днях оккупации. Остается использовать, со­поставлять лишь воспоминания свидетелей, которым бы­ло тогда по 10—15 лет, а также их родственников.

До сих пор волнует вопрос: было ли все-таки под­полье в Красной Яруге? Известно, что в июне 1941 года был создан истребительный батальон. Но его члены ушли с последними частями Красной Армии. Вероятно, от ко­го-то из местных жителей немцы узнали об истребитель­ном батальоне, потому семьи некоторых его членов были взяты заложниками. Комендатура и жандармерия, конеч­но, подозревали о существовании подполья. Но где оно, каковы будут его действия, — «нащупать» не могли. А слухи о том, что Москва выстояла, все же откуда-то просочились, и люди потихоньку ликовали, хотя немцы и тараторили: «Москва капут». А еще листовки на листоч­ках из ученической тетради, появившиеся в день празд­ника Октябрьской революции на заводских воротах, а самодельный красный флаг на высоченной заводской трубе, заалевший в день Первомая...

Вспоминается и такой случай. На какой-то праздник староста пригласил домой в гости коменданта, несколько офицеров из комендатуры и кого-то из управления. Из жандармерии никого не было. Позвали и посыльного, т.е. меня. Я находился в другой половине дома. На столе, как сейчас помню, лежала разная литература с критикой на Сталина и газета «Восход». Не мог я тогда догадать­ся. зачем понадобилось мое присутствие. И только гораз­до позже, в 1953 году, мне стало ясно, почему меня приг­ласили в тот день. Оказывается, я должен был прислу­шиваться, не будут ли названы какие-нибудь фамилии. Ведь если Иванов, Сидоров, то и на немецком языке они прозвучат так же. К тому же, и комендант, и некоторые офицеры довольно сносно владели русским. О том, зачем я все-таки был нужен, мне рассказал мой дядя Романенко Иван Иванович, работавший в волости писарем. Про­вожая меня на службу в армию, он сказал: «Ты был там нашими ушами...».

Напрашивается вывод: подполье в Красной Яруге бы­ло. Но как-то, видно, получилось, что подпольщики до­пустили какую-то промашку или в их ряды вкрался про­вокатор. Потому и были арестованы Астафьев К В., Исаков А.А. и Верченко А.С. Тогда прошел слух о том, что на маслозаводе обнаружилась большая недостача масла. Куда оно могло деться? Позже прояснилось, что начальник полицейского участка Соленый часто отлучал­ся по ночам, якобы домой на станцию Юсупово (в Крас­ной Яруге он жил на частной квартире на улице Кры­ловка), а возвращался на взмыленной лошади лишь под утро. Так где же он бывал на самом деле и как стало известно позже, он отвозил масло из маслозавода куда то в лес партизанам. Жаль, что никого из названных лю­дей уже нет в живых. Они могли бы пролить свет на все, что происходило в дни оккупации.

В конце 50-х годов партком Краснояружского сах- комбината возглавлял Фоменко Григорий Мартынович. В период оккупации Курской области он был партийным руководителем курских партизан. Штаб партизанского отряда находился в Горелых лесах под Курском. В раз­говоре Григорий Мартынович подтвердил существование краснояружского подполья.

После освобождения нашего района всех, кто работал в оккупационный период в аппарате управления и в по­лиции, проверял НКВД. Те, кто не был замешан в преступных действиях против народа, были отправлены на фронт. А тем, кто по возрасту не подлежал призыву в армию, было рекомендовано уехать на временное поселе­ние в другие места до окончания войны.

Да, к великому сожалению, все эти вопросы подняты слишком поздно. Не осталось очевидцев из взрослых, кто бы рассказал о днях оккупации нашего района. В разговоре с правнуком Монахова П. А., бывшего старос­ты Костюковского общества, выяснилось, что шестилет­ним мальчишкой он побывал в гостях у дедушки в Крас­нодарском крае и убедился в том, что старики лестно отзывались о дедушке как о старосте. Это подтвердила и внучка Монахова. А Николай Кузьмич Солошенко, сын бывшего счетовода Костюковского общества, пом­нит, что отец говорил о Добродомове М.С.. сборщике мо­лока у населения во время оккупации, как о партизане.

Я лично помню только несколько человек, с которыми пришлось обращаться по каким-то вопросам. Это Монахов П.А., Солошенко К.П., Романенко И.И., Исаков А.А. Добродомов М.С. В памяти остались фамилии Астафьева Шиянова, Соленого, Чеканова.

Считаю, что воспоминания других жителей поселка смогут дополнить факты и события, а также список лю­дей, кто жил в дни оккупации в Красной Яруге. Может, кто-то поправит меня, если найдет какие-то неточности, хотя я старался за давностью лет не исказить подлин­ных фактов,

И если удастся восполнить то, что упущено и не Ис­следовано ранее, то это будет большим вкладом в исто­рию нашего Краснояружского района.

После окончания Великой Отечественной войны Конс­тантин Сергеевич Романенко работал в конструкторском бюро Краснояружского сахарного завода. С 1953 по 1956 год находился в рядах Советской Армии. Демобилизо­вавшись, вернулся на свое предприятие, где был избран секретарем комитета комсомола сахкомбината. Затем заведовал заводским клубом, занимал должность пред­седателя союза спортивных общественных организаций.

Около 30 лет работал преподавателем физкультуры и слесарного дела в Краснояружской восьмилетней, а затем средней школе № 2. В 1990 году ушел на заслуженный отдых.{jcomments on}