О пребывании немцев в Красной Яруге вспоминает К.С. Романенко.
Когда началась Великая Отечественная война, мне было 12 лет. К этому времени я окончил пять классов. В моей памяти сохранились некоторые события, связанные с оккупацией Краснояружского района гитлеровской армией. С первых дней оккупации, которая началась 20 октября 1941 года и длилась шестнадцать месяцев, немцы начали устанавливать свой порядок: были созданы комендатура, жандармерия и волость.
На сходе граждан села, который проходил у клуба сахарного завода, предстояло сформировать местное управление. Когда встал вопрос об избрании бургомистра, кто-то выкрикнул фамилию Астафьева Константина Васильевича. И все единогласно за него проголосовали, так как каждого пугала неизвестность: чем предстоит заниматься бургомистру. А почему назвали именно Астафьева? Это был спокойный, честный человек. До войны он работал учетчиком в конторе сахарного завода в Красной Яруге, был хорошим футболистом. В армию его не призвали, потому что полностью не было левой руки. Итак, губернатор был избран. Остальных сотрудников управления подбирал уже сам Константин Васильевич.
Первые дни оккупации для краснояружцев были тревожными и трагическими: за улицей Новостроевкой были расстреляны пять человек. Это Герасиков Владимир Дмитриевич, Макаров Алексей Иванович, Рубаненко Иосиф Васильевич. Гонтарев Григорий Селиверстович и
Исаенко Павел Михайлович. Позже были расстреляны и погибли от бомбежек еще несколько мирных жителей. Начались грабежи у населения: немцы тащили одежду, скот, зерно. Были случаи угона наших людей в Германию на различные работы. Но это было в первые дни оккупации.
Мне кажется все-таки, что краснояружцам в каком-то смысле повезло: комендант гарнизона оказался, видимо, лояльным человеком. Он создал в селе такие условия, что солдаты его войсковой части боялись открыто мародерничать, насильничать. И даже как бы оправдываясь за расстрел пятерых краснояружцев, комендант пояснил брату расстрелянного Исаенко П.М., что надо было в самом начале это сделать для устрашения населения. Л если бы он этого не сделал и вдруг был бы убит хотя один немецкий солдат, то он. комендант, попал бы в гестапо. Как пал выбор на тех пятерых, трудно сказать. Конечно же, фамилии были названы кем-то из краснояружцев.
По всей вероятности, комендант был человеком честным, дальновидным политиком. Он знал, что в данном населенном пункте его войсковой части придется стоять долго, потому правильно построил свои взаимоотношения с местным населением. Одним из правильных его решений было разделение колхозной земли в частное пользование жителям. Делили землю на души. На территориях бывших четырех колхозов в Красной Яруге были образованы земельные общества. В каждом из них были староста, счетовод и посыльный.
Земли бывшего колхоза им. Жданова разделили жителям четырех улиц, и было создано так называемое Костюковское общество. Старостой общества избрали Монахова Павла Антоновича, который знал немецкий язык после плена в Австрии в Первой Мировой войне. Счетоводом назначили инвалида на протезах Солошеико Кузьму Прокоповпча. Третьим работником был посыльный. Им стал я. Контора общества размещалась на так называемой «Почтовой горе», где два дома из четырех раньше принадлежали связи. В одной комнате нижнего дома и находилась контора. Против двери стоял стол старосты, за ним на стене между двух окон висела карта участка фронта нашей 40-й армии. Видимо, она была забыта нашими бойцами в момент отступления. Эту карту я потихоньку снял и унес домой, а когда нас освободили части 206-й стрелковой дивизии, отдал ее в штаб. Слева стоял стол и шкаф счетовода, у стен — скамейки для посетителей. Над дверью, против стола старосты, висел портрет Гитлера с надписью: «Гитлер—освободитель».
Основной деятельностью общества было выполнение распоряжений коменданта и бургомистра. Это чаще всего, когда, сколько организовать людей на очистку дорог от снега; когда, сколько и у кого забрать скот, в основном коров, для поставки немецкой армии. Весной занимались наделом земли населению, осенью уточняли, кому нужна помощь для уборки урожая. Выделяли транспорт для перевозки картошки и снопов с полей.
К старосте обращались за помощью «усмирить» соседей или членов семьи. Довольно объективно староста решал и вопрос мясопоставки. Был составлен список владельцев коров. Вначале забирали корову в том дворе, где их было две или три, затем — у кого не было детей, потом — у кого один ребенок, два и т.д. Учитывался и возраст детей. Однажды была жалоба на старосту, якобы, у кого-то взяли корову, а там были дети, а у бездетных стариков не взяли. Староста оправдался возрастом детей.
Население Костюковского общества состояло в основном из женщин, подростков, престарелых мужчин, инвалидов. Были здесь также раненые наши солдаты, не сумевшие перейти линию фронта. Как правило, они были из других мест. В целом Костюковское общество было нормальным сельским обществом. Опять-таки, как я считаю, все происходившее было возможным благодаря дальновидности коменданта гарнизона. Вероятно, он подозревал о существовании подполья, потому и не хотел лишних столкновений и кровопролитий. Да и староста был надежным человеком.
Из предприятий в Красной Яруге начал работу маслозавод, где перерабатывали молоко, сдаваемое населением. С каждого двора, в котором имелась- корова, нужно было сдать 600 литров молока. Завод находился во дворе торгового центра (магазины, чайная, база РПС;
ныне расположен Мемориал). Директором завода был назначен Исаков Андрей Андреевич, заместителем — Верченко Андрей Стефанович. Собирал молоко по дворам Добродомов Максим Сергеевич. Пункт приема молока располагался в четырех колхозных амбарах на краю улицы Крыловка. Возчик возил молоко на маслозавод.
Еще был цех для забоя скота, отбираемого у жителей. Располагался цех в большом сарае крайней избы северной стороны улицы Крыловка. Бойщиком скота был Коваленко Иван Михайлович.
Крестьянские семьи в то время находились все же немного в лучшем положении, чем семьи рабочих и служащих, так как имели по 50 соток огорода, разный домашний скот. А жены рабочих и служащих вынуждены были ходить по селам и менять свои вещи на продукты.
Мне кажется, нельзя считать, что абсолютно все было плохим в дни оккупации. Конечно, неволя угнетала. И нельзя отрицать, что были само собой жертвы, грабежи, попытки насилия, угона в рабство. Особенно это наблюдалось на периферии. Но все это не носило массового характера. И чаще всего зверствовали не сами немцы, а наемные полицаи из местных. В основном они-то и были исполнителями расстрелов. Ходили, правда, слухи, что некоторым жертвам иногда удавалось уйти из-под пуль.
Жаловаться население не решалось, терпело неволю. Но в душах советских людей чувствовалась уверенность в том, что оккупация — это временное явление. Особенно эта уверенность держалась в тех семьях, у кого родные, знакомые, соседи были «по ту сторону», т.е. на фронте. Эти чувства высказывали чаще всего дети во время игр или ссор: «Вот вернется мой папа с войны...». Значит, в семьях были разговоры на эту тему, а дети — это барометры семьи.
В трудные дни оккупации мне и моим сверстникам все же запомнился особо один день. Это был праздник Иордань. На Поповом пруду вырезали изо льда три больших креста. Их поставили и облили квасом из красного бурака для красоты. И еще во льду был вырезан большой крест, чтобы люди с этой крестообразной проруби могли набрать свяченой воды. Отец Михаил с непокрытой головой в большой мороз совершил крестный ход от церкви (она располагалась в бывшей церковно приходской школе) до пруда. Здесь он освятил воду, и все бросились умываться и набирать воду в разные емкости. Вот тогда-то хотя один день жители почувствовали себя людьми.
В целом же, конечно, время, проведенное в оккупации, — это дни, выброшенные из жизни каждого советского человека.
Еще об одном моменте хочется вспомнить. Были заметны натянутые отношения комендатуры и жандармерии. Что между ними было — загадка. Но когда в феврале 1943 года немцы начали покидать Красную Яругу, то удирали они порознь: комендант в сопровождении своих солдат, а жандармы—с полицейскими. Хорошо было то, что как тихо вошли фашисты в Красную Яругу, так тихо ее и покинули: никаких боевых действий не было.
Закончилась война. Сразу были трудные 1946 и 1947 годы: разруха, неурожай. А затем весь советский народ, в том числе и краснояружцы, приступили к восстановлению народного хозяйства. На это были брошены все силы. Некогда было заниматься вопросом анализа всего произошедшего с нашей страной и народом в дни страшного лихолетья. О днях оккупации Красной Яруги тоже никто ничего не объяснял. Шло время, уходили из жизни люди, которые были участниками или свидетелями тех событий. Теперь уже почти не сохранились и документы о тех днях оккупации. Остается использовать, сопоставлять лишь воспоминания свидетелей, которым было тогда по 10—15 лет, а также их родственников.
До сих пор волнует вопрос: было ли все-таки подполье в Красной Яруге? Известно, что в июне 1941 года был создан истребительный батальон. Но его члены ушли с последними частями Красной Армии. Вероятно, от кого-то из местных жителей немцы узнали об истребительном батальоне, потому семьи некоторых его членов были взяты заложниками. Комендатура и жандармерия, конечно, подозревали о существовании подполья. Но где оно, каковы будут его действия, — «нащупать» не могли. А слухи о том, что Москва выстояла, все же откуда-то просочились, и люди потихоньку ликовали, хотя немцы и тараторили: «Москва капут». А еще листовки на листочках из ученической тетради, появившиеся в день праздника Октябрьской революции на заводских воротах, а самодельный красный флаг на высоченной заводской трубе, заалевший в день Первомая...
Вспоминается и такой случай. На какой-то праздник староста пригласил домой в гости коменданта, несколько офицеров из комендатуры и кого-то из управления. Из жандармерии никого не было. Позвали и посыльного, т.е. меня. Я находился в другой половине дома. На столе, как сейчас помню, лежала разная литература с критикой на Сталина и газета «Восход». Не мог я тогда догадаться. зачем понадобилось мое присутствие. И только гораздо позже, в 1953 году, мне стало ясно, почему меня пригласили в тот день. Оказывается, я должен был прислушиваться, не будут ли названы какие-нибудь фамилии. Ведь если Иванов, Сидоров, то и на немецком языке они прозвучат так же. К тому же, и комендант, и некоторые офицеры довольно сносно владели русским. О том, зачем я все-таки был нужен, мне рассказал мой дядя Романенко Иван Иванович, работавший в волости писарем. Провожая меня на службу в армию, он сказал: «Ты был там нашими ушами...».
Напрашивается вывод: подполье в Красной Яруге было. Но как-то, видно, получилось, что подпольщики допустили какую-то промашку или в их ряды вкрался провокатор. Потому и были арестованы Астафьев К В., Исаков А.А. и Верченко А.С. Тогда прошел слух о том, что на маслозаводе обнаружилась большая недостача масла. Куда оно могло деться? Позже прояснилось, что начальник полицейского участка Соленый часто отлучался по ночам, якобы домой на станцию Юсупово (в Красной Яруге он жил на частной квартире на улице Крыловка), а возвращался на взмыленной лошади лишь под утро. Так где же он бывал на самом деле и как стало известно позже, он отвозил масло из маслозавода куда то в лес партизанам. Жаль, что никого из названных людей уже нет в живых. Они могли бы пролить свет на все, что происходило в дни оккупации.
В конце 50-х годов партком Краснояружского сах- комбината возглавлял Фоменко Григорий Мартынович. В период оккупации Курской области он был партийным руководителем курских партизан. Штаб партизанского отряда находился в Горелых лесах под Курском. В разговоре Григорий Мартынович подтвердил существование краснояружского подполья.
После освобождения нашего района всех, кто работал в оккупационный период в аппарате управления и в полиции, проверял НКВД. Те, кто не был замешан в преступных действиях против народа, были отправлены на фронт. А тем, кто по возрасту не подлежал призыву в армию, было рекомендовано уехать на временное поселение в другие места до окончания войны.
Да, к великому сожалению, все эти вопросы подняты слишком поздно. Не осталось очевидцев из взрослых, кто бы рассказал о днях оккупации нашего района. В разговоре с правнуком Монахова П. А., бывшего старосты Костюковского общества, выяснилось, что шестилетним мальчишкой он побывал в гостях у дедушки в Краснодарском крае и убедился в том, что старики лестно отзывались о дедушке как о старосте. Это подтвердила и внучка Монахова. А Николай Кузьмич Солошенко, сын бывшего счетовода Костюковского общества, помнит, что отец говорил о Добродомове М.С.. сборщике молока у населения во время оккупации, как о партизане.
Я лично помню только несколько человек, с которыми пришлось обращаться по каким-то вопросам. Это Монахов П.А., Солошенко К.П., Романенко И.И., Исаков А.А. Добродомов М.С. В памяти остались фамилии Астафьева Шиянова, Соленого, Чеканова.
Считаю, что воспоминания других жителей поселка смогут дополнить факты и события, а также список людей, кто жил в дни оккупации в Красной Яруге. Может, кто-то поправит меня, если найдет какие-то неточности, хотя я старался за давностью лет не исказить подлинных фактов,
И если удастся восполнить то, что упущено и не Исследовано ранее, то это будет большим вкладом в историю нашего Краснояружского района.
После окончания Великой Отечественной войны Константин Сергеевич Романенко работал в конструкторском бюро Краснояружского сахарного завода. С 1953 по 1956 год находился в рядах Советской Армии. Демобилизовавшись, вернулся на свое предприятие, где был избран секретарем комитета комсомола сахкомбината. Затем заведовал заводским клубом, занимал должность председателя союза спортивных общественных организаций.
Около 30 лет работал преподавателем физкультуры и слесарного дела в Краснояружской восьмилетней, а затем средней школе № 2. В 1990 году ушел на заслуженный отдых.{jcomments on}