В том далеком 1941 году я заканчивала третий класс. Шел мне одиннадцатый год. В марте директор Красноя­ружского сахарного завода Портных Кузьма Михайло­вич предложил моему отцу Фролову Алексею Ивановичу, химику по сырью, переехать на станцию Рулитино Беловского района Курской области в должности заведующего свеклоприемным пуннктом.

С этой станции сахарная свекла вагонами через Готню и Свекловичную доставля­лась на Краснояружский сахарный завод. Отец и мама сразу туда уехали, а я, мои братья Евгений и Николай остались в Красной Яруге заканчивать учебный год.

В мае я и Евгений уехали к родителям, а старший брат сдавал экзамены за 10-й класс. На Рулитино он при­ехал 20 июня после получения аттестата об окончании Краснояружской средней школы. Начались каникулы — радостная пора. Но внезапно все оборвалось: 22 июня радио сообщило страшную весть о вероломном нападе­нии на нашу страну гитлеровской Германии.

Отец, рождения 1900 года, призыву в армию не под­лежал. а брат Николай в возрасте 17 половиной лег доб­ровольцем с другом-одноклассником Григорием Олова- ренко 26 июня уехали в Тамбовское военное училище.

В сентябре, когда враг оккупировал значительную часть Украины, директор завода поручил двум коммунис­там, отцу и Гончарову Николаю Павловичу, управляю­щему отделением свеклосовхоза «Дубино», отправить в тыл племенной скот племхоза «Степное». Мы остались дома втроем: я, мама и брат Евгений, которому исполни- лось 12 с половиной лет.

Через станцию Рулитино начали проходить эшелоны с вооружением. Ехали также на фронт бойцы и эвакуи­рованные, которых называли беженцами. Детвора прис­танционного поселка не сидела сложа руки: с утра бежа­ли в лес и поле собирать цветы. Связывали небольшие пучочки нитками и бросали едущим бойцам. Мы видели, как светились радостью лица тех. кто мог поймать наш скромный букетик. А когда, случалось, поезд останавли­вался на несколько минут, детвора тут как тут: стара­лись напоить солдат холодной водой, благо, колодец был рядом.

Однажды остановился эшелон с беженцами. В ваго­нах было много стариков, женщин и детей. Люди выска­кивали из вагонов и бежали к колодцу за водой. У меня вдруг возникла мысль напоить хоть самых маленьких мо­локом. Запыхавшись, прибежала домой. Мама как раз подоила корову. Мы подхватили ведро, кружку и быст­рее к вагонам. Успели. Всех, кто был ближе к нам, на­поили парным молоком. Люди плакали и благодарили нас.

С тех пор так и повелось: с утра мама варила поболь­ше вареников, картошки, собирала с грядки огурцы, го­товила молоко и ждала нашего сигнала. Как только поезд с эвакуированными останавливался, я и несколько девчонок бежали помочь маме нести все приготовленное к поезду. Потом такие составы перестали появляться на на­шей станции. На платформах были только пушки, танки.

Но вот немцы стали часто бомбить железную дорогу и составы с вооружением. Люди прятались в овраг. Мама тогда решила переехать в Красную Яругу. Дали нам квартиру у самого Попова пруда, недалеко от сахарного завода (это чуть ниже нынешней бани), рядом был мост.

С каждым днем фронт приближался. Бойцы готови­лись к отступлению и помогали жителям прятать в ямы одежду и другие вещи. По радио и из газет мы знали о зверствах фашистов в оккупационных районах. Трудно были представить, что такое же будет и у нас. Но ясно понимали, что немцы несут горе и разоренне, потому и боялись их появления.

Спешно вывозилось оборудование сахарного завода. Настал последний день (примерно числа 1октября) пребывания наших бойцов в Красной Яруге. Им было по­ручено взорвать мост и сжечь сахарный завод, чтобы не достался врагу. Поскольку жильцы нашего трехквартирного дома были недалеко от того и другого, вынуждены были прятаться в большом общем подвале. Перетащили туда перины, подушки, прихватили еду. Зажгли кероси­новые лампы, но они там коптили. Меньшие дети плава­ли, а старшие бегали пока во дворе. Тот день мне хорошо запомнился. С утра небо затянуло тучами, а потом его как прорвало: начался ливень. Когда он чучь-чуть прек­ратился, поднялся сильный ветер. Вот в такую жуткую погоду был зажжен завод. Пламя сразу охватило крышу и все деревянные перегородки. Полыхал один огромный факел. Страшное это было зрелище. Мы кричали и пла­кали вместе со взрослыми, ведь на этом заводе работали краснояружцы, он был их кормильцем. К нам во двор ле­тели горящие куски бревен. Все жильцы дома сталкива­ли их кочережками в лужи. Дым, гарь, трудно дышать. Брат залез на крышу и оттуда сбрасывал горящие куски дерева.

Только успели все прибрать во дворе, как прибежали бойцы и сказали, что они последними покидают Красную Яругу и им нужно еще взорвать мост. Теперь уж мы все побежали в подвал. Едва успели спрятаться, как раздал­ся взрыв, второй, третий... Всего их насчитали восемь. Все стихло, мы спешим перебраться быстрее в дом. Но в нашей крайней к мосту квартире все оконные рамы оста­лись без стекол. Идем к соседям. Прямо на пол взрослые бросают перины, мы падаем на них. И вдруг снова взрыв, второй. И опять их восемь. Оказалось, что мы поспеши­ли покинуть свое убежище. Но все обошлось, только дети напугались. И у соседки теперь тоже вылетело несколько стекол. Заткнули дыры подушками и долго не могли ус­покоиться от всего пережитого. Ночь прошла в тревоге. Утром мама позвала стекольщика, и он застеклил все ра­мы. Мы перебрались в свою квартиру. В то время чаша семья уже состояла из семи человек, так как к нам пере­ехала мамина сестра с тремя малолетними детьми.

Дня два-три стояла гнетущая тишина. Люди в ожидании чего-то страшного не покидали свои дома. Прошло много лет с той поры, но мне как сейчас помнится первое появление немцев в Красной Яруге. Сидим все в комнате. Тишина. Но страшной, казалось, была и сама та тишина. Изредка кто-то из нас подходил к окну. И вдруг сдавлен­ный, приглушенный крик брата: «Немцы!» На минуту страх сковал нас. Потом все бросились к окнам. И вог какая картина предстала моим глазам: со стороны рай­центра (от бывшей сберкассы) идут в темного цвета фор­ме немцы. Шли они строем, с автоматами наперевес и так били по булыжной мостовой, что из под сапог искры вы­летали. Можно представить, что мы почувствовали, видя такое зрелище: вот он, живой враг, совсем рядом с нами. Эта жуткая картина мне потом долго снилась.

Детвору как ветром сдуло: все оказались под крова­тями, а мама и тетя с бескровными лицами стояли, ожидая беды. Но дети есть дети. Посидев под кроватями ми­нут пять, потихоньку высовываем головы, смотрим — ни­кого. Осторожно покидаем свои «убежища» и выгляды­ваем в окна. Немцы, дойдя до взорванного моста, вынуж­дены были расположиться на большой поляне у нашего дома.

Через несколько минут прибегает соседский мальчиш­ка и с порога кричит: «Не бойтесь, к нам уже пришли немцы и никого не убили, а дедушке даже дали закурить». А вскоре и у нас появились два немца. Зашли и сра­зу давай шарить в шкафчике. Забрали хлеб, масло, сало и другие продукты. После этого мама, бывало, вечером приготовит еду, покормит нас и оставит что-то на утро, остальное припрячет. Первое время, конечно, жили в страхе.

Немцам все-таки удалось по лугу пробраться на бли­жайшие улицы Крыловку, Почтовую, Костюковку, Новостроевку. Они хватали у людей свиней, гусей, кур, туг же разжигали костры и жарили мясо. Наблюдала я и такую картину: на улице Почтовой хорошо было видно, как немец долго гонялся за гусенком. Потом настиг его, схва­тил, тут же руками открутил ему голову, положил гусен­ка в рюкзак и куда-то убежал. Несколько дней везде шум, гам, беготня. Потом понемногу все стало затихать. Как выяснилось позже, немцы были голодные потому, что от них отстала полевая кухня.

Для восстановления моста немцы пригнали наших пленных солдат. На них было больно смотреть: работали в легких шинелях и пилотках, на ногах рваные ботинки. А работали ведь в воде с утра до вечера. Раз в день им приносили какую-то темного цвета похлебку. А начались уже холода. Мерзли здорово наши военнопленные. Мерз­ли и немцы, охранявшие их, так как тоже были легко оде­ты. И тогда они придумали такой способ: один из них ос­тавался у моста, а второй шел к нам в квартиру греться. Посидит, покурит и идет сменять напарника. Целый день туда-сюда. Детвора нашего дома решила воспользовать­ся таким их дежурством. Это давало нам возможность подкармливать наших солдат. Пока один немец грелся, другого старшие ребята отвлекали разными разговорами, а малыши в это время бросали под мост приготовленные заранее взрослыми кусочки хлеба, сала, соленые огурцы, вареную картошку и лук. Но вот мост был построен, воен­нопленных куда-то угнали.

Первые немецкие части в Красной Яруге долго не за­держались, ушли, видимо, на фронт, а на их Место прибы­ли другие. Было видно, что эти устраивались надолго. Начали устанавливать свои порядки. Первым делом рас­стреляли пятеро мирных жителей. Почему именно их— никто так и не узнал. Наверное, немцы просто хотели за­пугать население. Появились комендатура, жандармерия, полицейский участок, волость. Сразу был издан приказ для населения: у кого была корова, должны были сдать 600 литров молока для немецкой армии. Для немецкой кухни забиралась разная птица. Забирали коров на мясо: сначала в том дворе, где жили бездетные, потом, у кого один ребенок, затем два и т.д. Наша семья тоже сдавала молоко, чаще всего его я носила на маслозавод. Оставля­ли только немножко для сестренки, которая родилась в начале октября.

1 Приближалось 7 ноября. 24-я годовщина Октябрь­ской революции. Очень хотелось, чтобы этот день был какой-то необычный. Но что мы могли? И тогда брат Евгений, который окончил пять классов, предложил на­писать самодельные листовки. Взяли тетради в клеточку, цветные карандаши. Позвали соседских ребят и стара­тельно печатными буквами выводили: «Да здравствует Великая Октябрьская социалистическая революция! Ура!». Написали несколько листовок, а остатки тетради сожгли, карандаши надежно спрятали. 6 ноября поздним вечером, прихватив листочки и клей, я, Женя и соседские Вовка и Виктор крадучись подошли к заводским воротам и приклеили наши незатейливые листовки. Прибежали домой взволнованные и счастливые, радуясь своему ма­ленькому успеху.

Утром в окно наблюдаем. Вот подходят местные жи­тели, читают, оглядываются и с опаской быстро уходят Подошла группа немцев и полицейских. Закричали, за­суетились, замахали руками. Полицейские кинулись срывать нашу писанину, что им давалось с трудом, так как мы не жалели клея. А мы ликовали, ничем не выда­вая взрослым нашу причастность к этому делу.

Вскоре немцы прекратили массовые грабежи, видно, боялись столкновений с населением. Начали работать хлебопекарня и маслозавод. В магазине по спискам на души выдавали хлеб. На маслозавод, который возглав­лял Исаков Андрей Андреевич, а помощником был Верченко Андрей Стефанович, люди несли молоко для нужд немецкой армии. В одной из заводских квартир изготав­ливали для немцев самогон, который потом еще раз перегоняли и получали спирт. Заведовал этим цехом Ка­лашников Петр Павлович.

Приближался 1942 год. Обычно до войны отец ставил нам елку до самого потолка. Игрушек было много. Мы, детвора, загрустили. Но во двор базы немцы завезли ел­ки, и все желающие могли их там взять. Я и Женя прита­щили большую пушистую елку. Поставили, нарядили. Помню, в тот новогодний вечер в гости к нам пришла то­лько соседская бабушка Оля. Взрослые говорили о войне, о своих мужьях, сражавшихся на фронтах, вспоминали, как радостно и весело встречали Новый год до войны.

Потихоньку говорили и о том. что наш народ все равно победит фашистов. И у нас, детей, в такие минуты на душе становилось светлее и теплее.

Наступил холодный январь. Мне запомнился в этом месяце праздник Иордань, или просто говорили «водос­вятие». Оказалось, что немцы тоже отмечали этот празд­ник. На Поповом пруду были поставлены три больших ледяных креста. Для красоты их облили квасом из крас­ной свеклы. Во льду рядом была вырезана крестообраз­ная прорубь. Полицаи суетились, бегали, стараясь уго­дить немцам. И мне очень захотелось, чтобы в этот празд­ничный день рядом со мной была моя школьная подруж­ка, бывшая соседка Тонечка Пономаренко. Но она в это время вместе с мамой, сестрой и другими семьями нахо­дилась в заключении у немцев. Их взяли в качестве за­ложников, т.к. их отец перед войной был в истребитель­ном батальоне. Их охраняли немцы. Утром я побежала к тому зданию, где они сидели. Стала уговаривать охран­ника, чтобы он отпустил Тоню. Немец немного понимал и говорил по-русски. Он понял, вызвал Тоню, показал на часы и поднял один палец. Это означало, что через час она должна прибыть на место. Мы обрадовались и побе­жали туда, где начинался праздник. Из церквушки, ко­торая располагалась в приспособленнном помещении бывшей церковно-приходской школы, отец Михаил при­шел с большим крестом и освятил воду. Все кинулись на­бирать ее домой и даже там умывались ледяной водой. На санях, покрытых коврами, приехали немецкие офице­ры в парадных мундирах. Пускали голубей, стреляли в воздух из ружей. Из вершины пруда подрулил небольшой красивый самолет. Видно было, прилетел какой-то боль­шой чин, потому что все офицеры вытянулись перед ним, отдавая честь. А я несколько раз спрашивала у мужчин, который час, боялась, как бы Тоня не опоздала явиться к месту заточения. Иначе, как говорил немец: «Бах, бах». Но мы успели прибежать вовремя. Немец посмотрел на часы и даже выдавил на лице улыбку.

Нзремя шло. Перед Первомаем мы вновь загрустили. Вспоминали этот праздник до войны. Но кто-то не просто вспоминал, но и действовал. Утром 1 мая все шедшие ми­мо нашего дома поднимали головы и что-то там высмат­ривали. Оказалось, что на высоченной заводской трубе, которая была недалеко от нашего дома, развевался боль­шой самодельный флаг. Сколько было радости! Но эту радость надо было держать в себе, потому за дальней­шими событиями продолжали наблюдать из окон своих квартир. Узнали о флаге и немцы, пригнали полицейских, заставляли его снять. Некоторые пытались лезть вверх по скобам внутри трубы, но им становилось плохо, и они спускались вниз. Старались перебить древко, стреляя из винтовок и пистолетов, но ничего не получалось. Потом какой-то парень под угрозой расстрела все-таки полез и снял Флаг. Этот случай давал понять, что Советская власть жива.

Весной всем желающим выделяли землю под огороды. Мама тоже взяла несколько соток. Посеяли там просо, посадили картошку, овощи. А осенью выделялся транс­порт для перевозки урожая с поля. Немцы даже помога­ли это делать.

Все лето прошло более-менее спокойно. Правда, разд­ражало всех то, что немцы постоянно по местному радио хвастались своими успехами. Но люди не верили ни од­ному их слову.

Хочется отметить, что не все немцы были извергами. Большинство из них мирно уживалось с населением. При­веду некоторые примеры. Я уже вспоминала, что под Но вый год мы ставили елку, украшали игрушками. Обычно до войны всегда вешали и разные конфеты. Но где их взять? А я собирала фантики из-под конфет. Вспомнила про них. Вырезали кубики из сырой картошки и хлеба, завернули в конфетные обертки и повесили эти «липовые» конфеты на елку. Однажды зашли к нам два молодень­ких офицера. Увидели елку, заулыбались: «Гут, гут». Пос­мотрели. висит много «конфет», переглянулись. Потом, видно, поняли: придавили пальцами одну, другую, раз­вернули и захохотали. Смеясь и ушли. Через некоторое время вернулись, но на этот раз не с пустыми руками: принесли в кульке граммов триста настоящих конфет. Показали на елку, чтобы мы те конфеты сняли, а эти по­весили. Мы так и сделали.

И еще один случай. Наш двор был обсажен большими тополями. Однажды пришли два немца с пилой и топора-

мн. Сели перекурить. Их заметила хозяйка ближайшей квартиры. Она закричала на немцев, говорила, что ее дочь работает в комендатуре уборщицей и что она по­жалуется коменданту. Мы прибежали па шум. Мне бабуш­ка Оля сказала: «Скорее беги до Наташки и все ей рас­скажи». Я помчалась к комендатуре. Только взбегаю на крыльцо, как выходят офицер и тетя Наташа. Я еле смог­ла выговорить, что хочу. Немец, видимо, понимал по-русски, потому что тете Наташе не пришлось ему ничего объяснять и просить. Он достал из кармана записную книжечку и карандаш, что-то написал и подал вырван­ный листочек мне. Махнул резко рукой, чтобы я быстрее бежала. Примчавшись к дому, где бабушка продолжала отстаивав тополь, я подала листочек немцам. Они про­читали. переглянулись, взяли свой инструмент и удали­лись. И больше никто не трогал наши деревья. И лишь в 1943 году, когда немцы бомбили мост, многие деревья по­гибли. Но одно наше довоенное дерево живет до сих пор. Когда я иду мимо него, волнуюсь: оно напоминает мне тревожное детство.

С сентября 1942 по январь 1943 года работала начальная школа. Кроме арифметики, русского языка, родной речи, мы изучали еше и немецкий язык. Преподавался также закон божий. Иногда уроки посещали немцы.

В феврале 1943 года что-то начало меняться в пове­дении немцев: одни уходили, на их смену приходили дру­гие и тоже долго не задерживались. Были среди них мадьры и венгры. И наступила вдруг тишина. Все немцы и с ними многие полицаи покинули Красную Яругу. Люди воспрянули духом: раз враг побежал, жди наших.

20 февраля — знаменательный для краснояружцев день. Утром, сидя у окна, брат Женя заметил бегущих на лыжах из вершины пруда в маскировочных халатах ка­ких-то людей. Мы все приникли к окнам, Кто это? Маль­чишки не выдерживают и бегут им навстречу, а потом закричали: «Ура! Это наши!» Побежали на лед, увидели на шапках бегущих красные звездочки. Это были развед­чики. Они сказали, что наши бойцы уже близко- едут со

стороны Готни, и побежали по улицам с радостной но­востью.

Вскоре потянулись краснояружцы группами и пооди­ночке в центр села. Мою маму и тепо позвали сразу в за­водскую столовую готовить для бойцов обед. Со мной дома оставалась маленькая сестренка. Что делать? Заво­рачиваю ее в одеяло и с такой нелегкой ношей иду, надеясь, что кто-то из взрослых мне поможет. Народу в центре уже собралось великое множество. Молодые пар­ни и девчата на лыжах побежали в сторону Готни, остальные, не зная, как быть, шумели, пытались бежать навстречу едущим бойцам, но возвращались назад. Я то­же переживала, что пропущу самое интересное. Кто-то из бегущих назад закричал: «Едут, едут...» И тут вдруг на первых показавшихся санях я увидела своего бывшего соседа Григория Оловаренко и закричала что было сил: «Гриша, Гриша!». До сих пор не могу понять, как он в та­ком шуме и в такой большой толпе услышал и увидел ме­ня. На несколько секунд ездовый остановил лошадь, Гри­ша соскочил, схватил меня с сестренкой, посадил в сани и мы первыми въехали в центр села. Что тут было: лю­ди, пережившие оккупацию, плакали, не стесняясь слез, совсем незнакомые обнимались друг с другом. А солдат наших так тискали и обнимали, что они с трудом выры­вались из жарких объятий.

Состоялся многолюдный митинг. Я слушала, а сама не отрывала глаз от Гриши. Он повзрослел, возмужал, был стройным красивым лейтенантом. Глаза его остава­лись такими же ясными и лучистыми. И такая же добрая, подкупающая улыбка, как и была до войны. Таким я пом­ню его до сих пор, хотя позже и встречалась с ним нес­колько раз. А в тот вечер Гриша пришел к нам домой, принес много гостинцев, пел новые фронтовые песни и со­общил нам адрес воинской части брата Николая. И пока часть Гриши стояла в нашем районе, он навещал нас. Мы бродили с ним по окрестностям Красной Яруги, вспомина­ли довоенное время, знакомых, друзей. Потом Гриша со своей частью уехал на фронт. Мы пожелали ему вернуть­ся домой с победой.

Потихоньку начала налаживаться работа организа­ций, колхозов. Мальчишки 15—16 лет разминировали по­ля, готовя землю к весенней посевной. Мои сверстники 12—13 лет помогали взрослым, чем могли: перебирали в амбарах зерно, ухаживали за престарелыми людьми, у кого сыновья, мужья и отцы были на фронте: носили им воду, ходили в магазины за покупками, мыли полы, по­могали по хозяйству.

Но вот стали разгораться бои на Курской дуге. Дале­кие раскаты были слышны и в Красной Яруге. Всех жи­телей села эвакуировали сначала в Илек-Кошары, а вскоре в соседний Беловский район! Помню в селе, где мы жили, как раз перед нашим домом на поляне располо­жился в палатках госпиталь. Прямо на поляне поставили операционные столы. Раненых привозили с места боев в любое время суток. Когда не было операций, мы. дети, вертелись там же, стараясь хотя чем-нибудь быть полез­ными. А когда начиналась операция, нас прогоняли. Ни­когда не забыть мне один страшный случай. Привезли молоденького бойца, он был ранен в ногу. Врачи долго шептались, суетились сестрички. Нам, как обычно, веле­но было удалиться. Но детское любопытство не давало нам покоя. Мы забежали в дом и стали в окошко наблю­дать за происходящим па поляне. И лучше бы мы этого не делали. Но это я сейчас так рассуждаю, а тогда все запретное было интересным для нас. Да мы и предста­вить не могли, что же будет дальше. А было вот что. По­ложили раненого на стол, взяли обыкновенную пилу, про­калили ее на огне, протерли чем-то, смазали ногу солда­та и, о ужас, начали пилить кость. Даже в дом проник его крик. Мы отскочили от окна, зажали уши и убежали подальше от дома, от того жуткого зрелища. Несколько дней и близко старались не подходить к госпиталю. Но солдатик тот выжил, через какое-то время вышел из па­латки, опираясь на костыли. Вскоре госпиталь свернул свою работу, видно, переехал в другое место. С ним уехал и тот молоденький солдат.

Тогда фронт отступил за пределы нашего района и 5 августа был освобожден город Белгород, краснояружцы вернулись домой. Наш дом при бомбежке немцами моста был полностью разрушен. Поселилась наша семья на частной квартире на улице Костюковке. Потом дали квартиру на территории бывшего сахарного завода.

Началась учеба в школе. Школьников в то время привлекали на разные работы: сажали и копали картош­ку, помогали убирать овощи, ухаживать за телятами на фермах. Нашему четвертому классу было поручено серь­езное дело: нужно было каждый день после уроков посещать госпиталь, который располагался в заводской шко­ле. Мы под диктовку раненых писали их родным домой письма, кормили тех, кто не мог сам держать ложку, выс­тупали с концертной программой. Пришлось видеть, как умерших от ран солдат, завернутых в простыни, хорони­ли в скверике в центре села. В октябре госпиталь переве ли в другое место. В школе сделали большой ремонт, и в пятом классе мы уже там учились 1945-й, начало мая. Уже было ясно, что скоро насту­пит долгожданный день победы. Так и случилось. Четко помню тот день. С утра надо идти в школу, а у меня силь­но разболелась голова. Лежу, переживаю: не любила пропускать уроки. Таблеток, конечно, никаких не было. Неожиданно пришла учительница Фаина Евдокимовна и с порога: «Ты что лежишь? Вставай быстрее. Победа, по­беда. войне конец. Тебе надо будет выступить от учащих­ся школы на митинге перед краснояружцами. На стадио­не уже готовят трибуну». Я объяснила, что болит голова. Фаина Евдокимовна быстро выбежала и через некоторое время возвратилась с таблеткой от головной боли. Где она ее взяла — я так и не узнала. Мы с нею составили текст моего выступления и пошли на стадион. Примерно через час я смогла уже выступить. Людей собралось тог­да великое множество.

В 1946 году возвратились с фронтов отец и старший брат.

...По прошествии без малого 60 лет со дня оккупации нашего района немцами мне пришлось нечаянно вспом­нить события тех далеких дней. Однажды летним днем в районный краеведческий музей, где я работала научным сотрудником, приехал из Москвы пожилой человек с сы­ном и двумя внуками. Сын держал в руках видеокамеру. Знакомимся. Оказалось, что во время войны судьба заб­росила его в наши края. Пытаясь с товарищем перейти линию фронта, они попали к немцам. Оказались в Крас­ной Яруге. Несколько дней их продержали в карцере. Потом по приказу немцев повели на расстрел два полицая. Вели их к Красному лесу мимо пруда. На взгорке стоял одинокий домик. Закуривая, полицейские чуть-чуть приотстали, и тогда Владимир Николаевич Сухоруков, так звали приехавшего мужчину, предложил другу бежать. Рванули в разные стороны. Раздались выстрелы. Ивана сразу убили, а Владимиру Николаевичу удалось за доми­ком спрятаться в небольшой ложбине у самого пруда. На пруду мальчишки катались на коньках, женщины стира­ли белье в проруби. Они-то ц укрыли беглеца, показали, куда ему безопасно бежать. Сухоруков очутился в каком- то селе, названне которого он уже не помнил, оттуда ему удалось с одной семьей уехать в Суджу. А там всех взрос­лых мужчин немцы собрали и отправили в Германию. Владимир Николаевич и другие русские работали на за­воде, выпускавшем резину, до тех пор, пока их не освобо­дили части Советской Армии. После войны остался жить в Москве, обзавелся семьей. Подрастали дети, потом внуки, но все эти долгие годы Владимир Николаевич вы нашивал мечту побывать в том месте, где, как он выра­зился, родился заново. Наконец его мечта сбылась: он в Красной Яруге. Говорил, что навсегда запомнил красивое название села.

Я провела приезжих той дорогой, по какой вели на расстрел наших солдат. Владимир Николаевич узнавал места, где чуть не расстался с жизнью, волновался, на глаза набегали слезы. Домика на поляне уже нет. а лож­бину, в которой он тогда спрятался, мы нашли. Сын все старался запечатлеть на камеру, чтобы показать дома своим родным. Эта встреча была волнительной и незабы­ваемой.

Н.А. Фролова

XXX

Фролова Нина Алексеевна была активной пионеркой, училась на «4» и «5», была членом тимуровской команды, затем редактором общешкольной стенной газеты, пио­нерской вожатой. В шестом классе вступила в комсомол.

С отличием окончила учительский институт, немного преподавала русский язык и литературу в одной из школ Ивнянского района. Двадцать восемь лет работала кор­ректором в редакциях районных газет. Имеет медали «Ве­теран труда», «За доблестный труд в Великой Отечест­венной войне 1941-1945 гг.», юбилейные медали, а также грамоты редакции и райкома партии. С 1996 года рабо­тает в районном краеведческом музее.