В том далеком 1941 году я заканчивала третий класс. Шел мне одиннадцатый год. В марте директор Краснояружского сахарного завода Портных Кузьма Михайлович предложил моему отцу Фролову Алексею Ивановичу, химику по сырью, переехать на станцию Рулитино Беловского района Курской области в должности заведующего свеклоприемным пуннктом.
С этой станции сахарная свекла вагонами через Готню и Свекловичную доставлялась на Краснояружский сахарный завод. Отец и мама сразу туда уехали, а я, мои братья Евгений и Николай остались в Красной Яруге заканчивать учебный год.
В мае я и Евгений уехали к родителям, а старший брат сдавал экзамены за 10-й класс. На Рулитино он приехал 20 июня после получения аттестата об окончании Краснояружской средней школы. Начались каникулы — радостная пора. Но внезапно все оборвалось: 22 июня радио сообщило страшную весть о вероломном нападении на нашу страну гитлеровской Германии.
Отец, рождения 1900 года, призыву в армию не подлежал. а брат Николай в возрасте 17 половиной лег добровольцем с другом-одноклассником Григорием Олова- ренко 26 июня уехали в Тамбовское военное училище.
В сентябре, когда враг оккупировал значительную часть Украины, директор завода поручил двум коммунистам, отцу и Гончарову Николаю Павловичу, управляющему отделением свеклосовхоза «Дубино», отправить в тыл племенной скот племхоза «Степное». Мы остались дома втроем: я, мама и брат Евгений, которому исполни- лось 12 с половиной лет.
Через станцию Рулитино начали проходить эшелоны с вооружением. Ехали также на фронт бойцы и эвакуированные, которых называли беженцами. Детвора пристанционного поселка не сидела сложа руки: с утра бежали в лес и поле собирать цветы. Связывали небольшие пучочки нитками и бросали едущим бойцам. Мы видели, как светились радостью лица тех. кто мог поймать наш скромный букетик. А когда, случалось, поезд останавливался на несколько минут, детвора тут как тут: старались напоить солдат холодной водой, благо, колодец был рядом.
Однажды остановился эшелон с беженцами. В вагонах было много стариков, женщин и детей. Люди выскакивали из вагонов и бежали к колодцу за водой. У меня вдруг возникла мысль напоить хоть самых маленьких молоком. Запыхавшись, прибежала домой. Мама как раз подоила корову. Мы подхватили ведро, кружку и быстрее к вагонам. Успели. Всех, кто был ближе к нам, напоили парным молоком. Люди плакали и благодарили нас.
С тех пор так и повелось: с утра мама варила побольше вареников, картошки, собирала с грядки огурцы, готовила молоко и ждала нашего сигнала. Как только поезд с эвакуированными останавливался, я и несколько девчонок бежали помочь маме нести все приготовленное к поезду. Потом такие составы перестали появляться на нашей станции. На платформах были только пушки, танки.
Но вот немцы стали часто бомбить железную дорогу и составы с вооружением. Люди прятались в овраг. Мама тогда решила переехать в Красную Яругу. Дали нам квартиру у самого Попова пруда, недалеко от сахарного завода (это чуть ниже нынешней бани), рядом был мост.
С каждым днем фронт приближался. Бойцы готовились к отступлению и помогали жителям прятать в ямы одежду и другие вещи. По радио и из газет мы знали о зверствах фашистов в оккупационных районах. Трудно были представить, что такое же будет и у нас. Но ясно понимали, что немцы несут горе и разоренне, потому и боялись их появления.
Спешно вывозилось оборудование сахарного завода. Настал последний день (примерно числа 1октября) пребывания наших бойцов в Красной Яруге. Им было поручено взорвать мост и сжечь сахарный завод, чтобы не достался врагу. Поскольку жильцы нашего трехквартирного дома были недалеко от того и другого, вынуждены были прятаться в большом общем подвале. Перетащили туда перины, подушки, прихватили еду. Зажгли керосиновые лампы, но они там коптили. Меньшие дети плавали, а старшие бегали пока во дворе. Тот день мне хорошо запомнился. С утра небо затянуло тучами, а потом его как прорвало: начался ливень. Когда он чучь-чуть прекратился, поднялся сильный ветер. Вот в такую жуткую погоду был зажжен завод. Пламя сразу охватило крышу и все деревянные перегородки. Полыхал один огромный факел. Страшное это было зрелище. Мы кричали и плакали вместе со взрослыми, ведь на этом заводе работали краснояружцы, он был их кормильцем. К нам во двор летели горящие куски бревен. Все жильцы дома сталкивали их кочережками в лужи. Дым, гарь, трудно дышать. Брат залез на крышу и оттуда сбрасывал горящие куски дерева.
Только успели все прибрать во дворе, как прибежали бойцы и сказали, что они последними покидают Красную Яругу и им нужно еще взорвать мост. Теперь уж мы все побежали в подвал. Едва успели спрятаться, как раздался взрыв, второй, третий... Всего их насчитали восемь. Все стихло, мы спешим перебраться быстрее в дом. Но в нашей крайней к мосту квартире все оконные рамы остались без стекол. Идем к соседям. Прямо на пол взрослые бросают перины, мы падаем на них. И вдруг снова взрыв, второй. И опять их восемь. Оказалось, что мы поспешили покинуть свое убежище. Но все обошлось, только дети напугались. И у соседки теперь тоже вылетело несколько стекол. Заткнули дыры подушками и долго не могли успокоиться от всего пережитого. Ночь прошла в тревоге. Утром мама позвала стекольщика, и он застеклил все рамы. Мы перебрались в свою квартиру. В то время чаша семья уже состояла из семи человек, так как к нам переехала мамина сестра с тремя малолетними детьми.
Дня два-три стояла гнетущая тишина. Люди в ожидании чего-то страшного не покидали свои дома. Прошло много лет с той поры, но мне как сейчас помнится первое появление немцев в Красной Яруге. Сидим все в комнате. Тишина. Но страшной, казалось, была и сама та тишина. Изредка кто-то из нас подходил к окну. И вдруг сдавленный, приглушенный крик брата: «Немцы!» На минуту страх сковал нас. Потом все бросились к окнам. И вог какая картина предстала моим глазам: со стороны райцентра (от бывшей сберкассы) идут в темного цвета форме немцы. Шли они строем, с автоматами наперевес и так били по булыжной мостовой, что из под сапог искры вылетали. Можно представить, что мы почувствовали, видя такое зрелище: вот он, живой враг, совсем рядом с нами. Эта жуткая картина мне потом долго снилась.
Детвору как ветром сдуло: все оказались под кроватями, а мама и тетя с бескровными лицами стояли, ожидая беды. Но дети есть дети. Посидев под кроватями минут пять, потихоньку высовываем головы, смотрим — никого. Осторожно покидаем свои «убежища» и выглядываем в окна. Немцы, дойдя до взорванного моста, вынуждены были расположиться на большой поляне у нашего дома.
Через несколько минут прибегает соседский мальчишка и с порога кричит: «Не бойтесь, к нам уже пришли немцы и никого не убили, а дедушке даже дали закурить». А вскоре и у нас появились два немца. Зашли и сразу давай шарить в шкафчике. Забрали хлеб, масло, сало и другие продукты. После этого мама, бывало, вечером приготовит еду, покормит нас и оставит что-то на утро, остальное припрячет. Первое время, конечно, жили в страхе.
Немцам все-таки удалось по лугу пробраться на ближайшие улицы Крыловку, Почтовую, Костюковку, Новостроевку. Они хватали у людей свиней, гусей, кур, туг же разжигали костры и жарили мясо. Наблюдала я и такую картину: на улице Почтовой хорошо было видно, как немец долго гонялся за гусенком. Потом настиг его, схватил, тут же руками открутил ему голову, положил гусенка в рюкзак и куда-то убежал. Несколько дней везде шум, гам, беготня. Потом понемногу все стало затихать. Как выяснилось позже, немцы были голодные потому, что от них отстала полевая кухня.
Для восстановления моста немцы пригнали наших пленных солдат. На них было больно смотреть: работали в легких шинелях и пилотках, на ногах рваные ботинки. А работали ведь в воде с утра до вечера. Раз в день им приносили какую-то темного цвета похлебку. А начались уже холода. Мерзли здорово наши военнопленные. Мерзли и немцы, охранявшие их, так как тоже были легко одеты. И тогда они придумали такой способ: один из них оставался у моста, а второй шел к нам в квартиру греться. Посидит, покурит и идет сменять напарника. Целый день туда-сюда. Детвора нашего дома решила воспользоваться таким их дежурством. Это давало нам возможность подкармливать наших солдат. Пока один немец грелся, другого старшие ребята отвлекали разными разговорами, а малыши в это время бросали под мост приготовленные заранее взрослыми кусочки хлеба, сала, соленые огурцы, вареную картошку и лук. Но вот мост был построен, военнопленных куда-то угнали.
Первые немецкие части в Красной Яруге долго не задержались, ушли, видимо, на фронт, а на их Место прибыли другие. Было видно, что эти устраивались надолго. Начали устанавливать свои порядки. Первым делом расстреляли пятеро мирных жителей. Почему именно их— никто так и не узнал. Наверное, немцы просто хотели запугать население. Появились комендатура, жандармерия, полицейский участок, волость. Сразу был издан приказ для населения: у кого была корова, должны были сдать 600 литров молока для немецкой армии. Для немецкой кухни забиралась разная птица. Забирали коров на мясо: сначала в том дворе, где жили бездетные, потом, у кого один ребенок, затем два и т.д. Наша семья тоже сдавала молоко, чаще всего его я носила на маслозавод. Оставляли только немножко для сестренки, которая родилась в начале октября.
1 Приближалось 7 ноября. 24-я годовщина Октябрьской революции. Очень хотелось, чтобы этот день был какой-то необычный. Но что мы могли? И тогда брат Евгений, который окончил пять классов, предложил написать самодельные листовки. Взяли тетради в клеточку, цветные карандаши. Позвали соседских ребят и старательно печатными буквами выводили: «Да здравствует Великая Октябрьская социалистическая революция! Ура!». Написали несколько листовок, а остатки тетради сожгли, карандаши надежно спрятали. 6 ноября поздним вечером, прихватив листочки и клей, я, Женя и соседские Вовка и Виктор крадучись подошли к заводским воротам и приклеили наши незатейливые листовки. Прибежали домой взволнованные и счастливые, радуясь своему маленькому успеху.
Утром в окно наблюдаем. Вот подходят местные жители, читают, оглядываются и с опаской быстро уходят Подошла группа немцев и полицейских. Закричали, засуетились, замахали руками. Полицейские кинулись срывать нашу писанину, что им давалось с трудом, так как мы не жалели клея. А мы ликовали, ничем не выдавая взрослым нашу причастность к этому делу.
Вскоре немцы прекратили массовые грабежи, видно, боялись столкновений с населением. Начали работать хлебопекарня и маслозавод. В магазине по спискам на души выдавали хлеб. На маслозавод, который возглавлял Исаков Андрей Андреевич, а помощником был Верченко Андрей Стефанович, люди несли молоко для нужд немецкой армии. В одной из заводских квартир изготавливали для немцев самогон, который потом еще раз перегоняли и получали спирт. Заведовал этим цехом Калашников Петр Павлович.
Приближался 1942 год. Обычно до войны отец ставил нам елку до самого потолка. Игрушек было много. Мы, детвора, загрустили. Но во двор базы немцы завезли елки, и все желающие могли их там взять. Я и Женя притащили большую пушистую елку. Поставили, нарядили. Помню, в тот новогодний вечер в гости к нам пришла только соседская бабушка Оля. Взрослые говорили о войне, о своих мужьях, сражавшихся на фронтах, вспоминали, как радостно и весело встречали Новый год до войны.
Потихоньку говорили и о том. что наш народ все равно победит фашистов. И у нас, детей, в такие минуты на душе становилось светлее и теплее.
Наступил холодный январь. Мне запомнился в этом месяце праздник Иордань, или просто говорили «водосвятие». Оказалось, что немцы тоже отмечали этот праздник. На Поповом пруду были поставлены три больших ледяных креста. Для красоты их облили квасом из красной свеклы. Во льду рядом была вырезана крестообразная прорубь. Полицаи суетились, бегали, стараясь угодить немцам. И мне очень захотелось, чтобы в этот праздничный день рядом со мной была моя школьная подружка, бывшая соседка Тонечка Пономаренко. Но она в это время вместе с мамой, сестрой и другими семьями находилась в заключении у немцев. Их взяли в качестве заложников, т.к. их отец перед войной был в истребительном батальоне. Их охраняли немцы. Утром я побежала к тому зданию, где они сидели. Стала уговаривать охранника, чтобы он отпустил Тоню. Немец немного понимал и говорил по-русски. Он понял, вызвал Тоню, показал на часы и поднял один палец. Это означало, что через час она должна прибыть на место. Мы обрадовались и побежали туда, где начинался праздник. Из церквушки, которая располагалась в приспособленнном помещении бывшей церковно-приходской школы, отец Михаил пришел с большим крестом и освятил воду. Все кинулись набирать ее домой и даже там умывались ледяной водой. На санях, покрытых коврами, приехали немецкие офицеры в парадных мундирах. Пускали голубей, стреляли в воздух из ружей. Из вершины пруда подрулил небольшой красивый самолет. Видно было, прилетел какой-то большой чин, потому что все офицеры вытянулись перед ним, отдавая честь. А я несколько раз спрашивала у мужчин, который час, боялась, как бы Тоня не опоздала явиться к месту заточения. Иначе, как говорил немец: «Бах, бах». Но мы успели прибежать вовремя. Немец посмотрел на часы и даже выдавил на лице улыбку.
Нзремя шло. Перед Первомаем мы вновь загрустили. Вспоминали этот праздник до войны. Но кто-то не просто вспоминал, но и действовал. Утром 1 мая все шедшие мимо нашего дома поднимали головы и что-то там высматривали. Оказалось, что на высоченной заводской трубе, которая была недалеко от нашего дома, развевался большой самодельный флаг. Сколько было радости! Но эту радость надо было держать в себе, потому за дальнейшими событиями продолжали наблюдать из окон своих квартир. Узнали о флаге и немцы, пригнали полицейских, заставляли его снять. Некоторые пытались лезть вверх по скобам внутри трубы, но им становилось плохо, и они спускались вниз. Старались перебить древко, стреляя из винтовок и пистолетов, но ничего не получалось. Потом какой-то парень под угрозой расстрела все-таки полез и снял Флаг. Этот случай давал понять, что Советская власть жива.
Весной всем желающим выделяли землю под огороды. Мама тоже взяла несколько соток. Посеяли там просо, посадили картошку, овощи. А осенью выделялся транспорт для перевозки урожая с поля. Немцы даже помогали это делать.
Все лето прошло более-менее спокойно. Правда, раздражало всех то, что немцы постоянно по местному радио хвастались своими успехами. Но люди не верили ни одному их слову.
Хочется отметить, что не все немцы были извергами. Большинство из них мирно уживалось с населением. Приведу некоторые примеры. Я уже вспоминала, что под Но вый год мы ставили елку, украшали игрушками. Обычно до войны всегда вешали и разные конфеты. Но где их взять? А я собирала фантики из-под конфет. Вспомнила про них. Вырезали кубики из сырой картошки и хлеба, завернули в конфетные обертки и повесили эти «липовые» конфеты на елку. Однажды зашли к нам два молоденьких офицера. Увидели елку, заулыбались: «Гут, гут». Посмотрели. висит много «конфет», переглянулись. Потом, видно, поняли: придавили пальцами одну, другую, развернули и захохотали. Смеясь и ушли. Через некоторое время вернулись, но на этот раз не с пустыми руками: принесли в кульке граммов триста настоящих конфет. Показали на елку, чтобы мы те конфеты сняли, а эти повесили. Мы так и сделали.
И еще один случай. Наш двор был обсажен большими тополями. Однажды пришли два немца с пилой и топора-
мн. Сели перекурить. Их заметила хозяйка ближайшей квартиры. Она закричала на немцев, говорила, что ее дочь работает в комендатуре уборщицей и что она пожалуется коменданту. Мы прибежали па шум. Мне бабушка Оля сказала: «Скорее беги до Наташки и все ей расскажи». Я помчалась к комендатуре. Только взбегаю на крыльцо, как выходят офицер и тетя Наташа. Я еле смогла выговорить, что хочу. Немец, видимо, понимал по-русски, потому что тете Наташе не пришлось ему ничего объяснять и просить. Он достал из кармана записную книжечку и карандаш, что-то написал и подал вырванный листочек мне. Махнул резко рукой, чтобы я быстрее бежала. Примчавшись к дому, где бабушка продолжала отстаивав тополь, я подала листочек немцам. Они прочитали. переглянулись, взяли свой инструмент и удалились. И больше никто не трогал наши деревья. И лишь в 1943 году, когда немцы бомбили мост, многие деревья погибли. Но одно наше довоенное дерево живет до сих пор. Когда я иду мимо него, волнуюсь: оно напоминает мне тревожное детство.
С сентября 1942 по январь 1943 года работала начальная школа. Кроме арифметики, русского языка, родной речи, мы изучали еше и немецкий язык. Преподавался также закон божий. Иногда уроки посещали немцы.
В феврале 1943 года что-то начало меняться в поведении немцев: одни уходили, на их смену приходили другие и тоже долго не задерживались. Были среди них мадьры и венгры. И наступила вдруг тишина. Все немцы и с ними многие полицаи покинули Красную Яругу. Люди воспрянули духом: раз враг побежал, жди наших.
20 февраля — знаменательный для краснояружцев день. Утром, сидя у окна, брат Женя заметил бегущих на лыжах из вершины пруда в маскировочных халатах каких-то людей. Мы все приникли к окнам, Кто это? Мальчишки не выдерживают и бегут им навстречу, а потом закричали: «Ура! Это наши!» Побежали на лед, увидели на шапках бегущих красные звездочки. Это были разведчики. Они сказали, что наши бойцы уже близко- едут со
стороны Готни, и побежали по улицам с радостной новостью.
Вскоре потянулись краснояружцы группами и поодиночке в центр села. Мою маму и тепо позвали сразу в заводскую столовую готовить для бойцов обед. Со мной дома оставалась маленькая сестренка. Что делать? Заворачиваю ее в одеяло и с такой нелегкой ношей иду, надеясь, что кто-то из взрослых мне поможет. Народу в центре уже собралось великое множество. Молодые парни и девчата на лыжах побежали в сторону Готни, остальные, не зная, как быть, шумели, пытались бежать навстречу едущим бойцам, но возвращались назад. Я тоже переживала, что пропущу самое интересное. Кто-то из бегущих назад закричал: «Едут, едут...» И тут вдруг на первых показавшихся санях я увидела своего бывшего соседа Григория Оловаренко и закричала что было сил: «Гриша, Гриша!». До сих пор не могу понять, как он в таком шуме и в такой большой толпе услышал и увидел меня. На несколько секунд ездовый остановил лошадь, Гриша соскочил, схватил меня с сестренкой, посадил в сани и мы первыми въехали в центр села. Что тут было: люди, пережившие оккупацию, плакали, не стесняясь слез, совсем незнакомые обнимались друг с другом. А солдат наших так тискали и обнимали, что они с трудом вырывались из жарких объятий.
Состоялся многолюдный митинг. Я слушала, а сама не отрывала глаз от Гриши. Он повзрослел, возмужал, был стройным красивым лейтенантом. Глаза его оставались такими же ясными и лучистыми. И такая же добрая, подкупающая улыбка, как и была до войны. Таким я помню его до сих пор, хотя позже и встречалась с ним несколько раз. А в тот вечер Гриша пришел к нам домой, принес много гостинцев, пел новые фронтовые песни и сообщил нам адрес воинской части брата Николая. И пока часть Гриши стояла в нашем районе, он навещал нас. Мы бродили с ним по окрестностям Красной Яруги, вспоминали довоенное время, знакомых, друзей. Потом Гриша со своей частью уехал на фронт. Мы пожелали ему вернуться домой с победой.
Потихоньку начала налаживаться работа организаций, колхозов. Мальчишки 15—16 лет разминировали поля, готовя землю к весенней посевной. Мои сверстники 12—13 лет помогали взрослым, чем могли: перебирали в амбарах зерно, ухаживали за престарелыми людьми, у кого сыновья, мужья и отцы были на фронте: носили им воду, ходили в магазины за покупками, мыли полы, помогали по хозяйству.
Но вот стали разгораться бои на Курской дуге. Далекие раскаты были слышны и в Красной Яруге. Всех жителей села эвакуировали сначала в Илек-Кошары, а вскоре в соседний Беловский район! Помню в селе, где мы жили, как раз перед нашим домом на поляне расположился в палатках госпиталь. Прямо на поляне поставили операционные столы. Раненых привозили с места боев в любое время суток. Когда не было операций, мы. дети, вертелись там же, стараясь хотя чем-нибудь быть полезными. А когда начиналась операция, нас прогоняли. Никогда не забыть мне один страшный случай. Привезли молоденького бойца, он был ранен в ногу. Врачи долго шептались, суетились сестрички. Нам, как обычно, велено было удалиться. Но детское любопытство не давало нам покоя. Мы забежали в дом и стали в окошко наблюдать за происходящим па поляне. И лучше бы мы этого не делали. Но это я сейчас так рассуждаю, а тогда все запретное было интересным для нас. Да мы и представить не могли, что же будет дальше. А было вот что. Положили раненого на стол, взяли обыкновенную пилу, прокалили ее на огне, протерли чем-то, смазали ногу солдата и, о ужас, начали пилить кость. Даже в дом проник его крик. Мы отскочили от окна, зажали уши и убежали подальше от дома, от того жуткого зрелища. Несколько дней и близко старались не подходить к госпиталю. Но солдатик тот выжил, через какое-то время вышел из палатки, опираясь на костыли. Вскоре госпиталь свернул свою работу, видно, переехал в другое место. С ним уехал и тот молоденький солдат.
Тогда фронт отступил за пределы нашего района и 5 августа был освобожден город Белгород, краснояружцы вернулись домой. Наш дом при бомбежке немцами моста был полностью разрушен. Поселилась наша семья на частной квартире на улице Костюковке. Потом дали квартиру на территории бывшего сахарного завода.
Началась учеба в школе. Школьников в то время привлекали на разные работы: сажали и копали картошку, помогали убирать овощи, ухаживать за телятами на фермах. Нашему четвертому классу было поручено серьезное дело: нужно было каждый день после уроков посещать госпиталь, который располагался в заводской школе. Мы под диктовку раненых писали их родным домой письма, кормили тех, кто не мог сам держать ложку, выступали с концертной программой. Пришлось видеть, как умерших от ран солдат, завернутых в простыни, хоронили в скверике в центре села. В октябре госпиталь переве ли в другое место. В школе сделали большой ремонт, и в пятом классе мы уже там учились 1945-й, начало мая. Уже было ясно, что скоро наступит долгожданный день победы. Так и случилось. Четко помню тот день. С утра надо идти в школу, а у меня сильно разболелась голова. Лежу, переживаю: не любила пропускать уроки. Таблеток, конечно, никаких не было. Неожиданно пришла учительница Фаина Евдокимовна и с порога: «Ты что лежишь? Вставай быстрее. Победа, победа. войне конец. Тебе надо будет выступить от учащихся школы на митинге перед краснояружцами. На стадионе уже готовят трибуну». Я объяснила, что болит голова. Фаина Евдокимовна быстро выбежала и через некоторое время возвратилась с таблеткой от головной боли. Где она ее взяла — я так и не узнала. Мы с нею составили текст моего выступления и пошли на стадион. Примерно через час я смогла уже выступить. Людей собралось тогда великое множество.
В 1946 году возвратились с фронтов отец и старший брат.
...По прошествии без малого 60 лет со дня оккупации нашего района немцами мне пришлось нечаянно вспомнить события тех далеких дней. Однажды летним днем в районный краеведческий музей, где я работала научным сотрудником, приехал из Москвы пожилой человек с сыном и двумя внуками. Сын держал в руках видеокамеру. Знакомимся. Оказалось, что во время войны судьба забросила его в наши края. Пытаясь с товарищем перейти линию фронта, они попали к немцам. Оказались в Красной Яруге. Несколько дней их продержали в карцере. Потом по приказу немцев повели на расстрел два полицая. Вели их к Красному лесу мимо пруда. На взгорке стоял одинокий домик. Закуривая, полицейские чуть-чуть приотстали, и тогда Владимир Николаевич Сухоруков, так звали приехавшего мужчину, предложил другу бежать. Рванули в разные стороны. Раздались выстрелы. Ивана сразу убили, а Владимиру Николаевичу удалось за домиком спрятаться в небольшой ложбине у самого пруда. На пруду мальчишки катались на коньках, женщины стирали белье в проруби. Они-то ц укрыли беглеца, показали, куда ему безопасно бежать. Сухоруков очутился в каком- то селе, названне которого он уже не помнил, оттуда ему удалось с одной семьей уехать в Суджу. А там всех взрослых мужчин немцы собрали и отправили в Германию. Владимир Николаевич и другие русские работали на заводе, выпускавшем резину, до тех пор, пока их не освободили части Советской Армии. После войны остался жить в Москве, обзавелся семьей. Подрастали дети, потом внуки, но все эти долгие годы Владимир Николаевич вы нашивал мечту побывать в том месте, где, как он выразился, родился заново. Наконец его мечта сбылась: он в Красной Яруге. Говорил, что навсегда запомнил красивое название села.
Я провела приезжих той дорогой, по какой вели на расстрел наших солдат. Владимир Николаевич узнавал места, где чуть не расстался с жизнью, волновался, на глаза набегали слезы. Домика на поляне уже нет. а ложбину, в которой он тогда спрятался, мы нашли. Сын все старался запечатлеть на камеру, чтобы показать дома своим родным. Эта встреча была волнительной и незабываемой.
Н.А. Фролова
XXX
Фролова Нина Алексеевна была активной пионеркой, училась на «4» и «5», была членом тимуровской команды, затем редактором общешкольной стенной газеты, пионерской вожатой. В шестом классе вступила в комсомол.
С отличием окончила учительский институт, немного преподавала русский язык и литературу в одной из школ Ивнянского района. Двадцать восемь лет работала корректором в редакциях районных газет. Имеет медали «Ветеран труда», «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», юбилейные медали, а также грамоты редакции и райкома партии. С 1996 года работает в районном краеведческом музее.